Владимир Епископосян: “Абдулов ждал меня в Крыму, чтобы отметить мою 50-ю смерть на экране”
Экстравагантный актер, персонажей которого режут, топят, взрывают и сжигают в каждом третьем его фильме, рассказал “МК в Крыму” (13.12.14) о своих крымских приключениях и разочарованиях, вспомнил о трудовых мозолях на стройке и первом гонораре в кино, откровенно признался, когда ему приходилось сбривать бороду и чем мухи помогали в эротических сценах.
— Владимир Арустамович, вам не раз доводилось сниматься в Крыму. С какой из работ на полуострове связаны самые теплые, солнечные воспоминания?
— В Крыму, можно сказать, началась моя жизнь на большом экране — с эпизода в “Пиратах XX века”, а самые приятные воспоминания связаны со съемками в киносказках… Почему-то в память врезался один день со съемок в Ялте фильма Михаила Юзовского “После дождичка в четверг” (1985). Декорации были не на Поликуровском холме, а на улице Севастопольской. Я играл слугу Бабадура… И мы с моим напарником — мой антипод по росту — актером Владимиром Федоровым (он еще Черномора играл в сказке “Руслан и Людмила”) — отправились на обед в ближайшую столовую. Объявили перерыв на площадке всего на 20 минут, поэтому грим смывать и переодеваться времени не было. Мы как были в шкурах — такой великан и грибок-боровичок — так и пошли через мост. А там школа. Дело осенью было, учеба началась и как раз на перемену дети выбежали, во дворе с мячом играли. Увидели нас в сказочных одеждах — один ростом под два метра, другой вполовину ниже — и замерли. Но всего на пару секунд. Кто-то из мальчишек крикнул: “Да это же инопланетяне!” и стали дальше играть. Мы тогда с Федоровым были потрясены — для ялтинских детей это была реальность, их уже ничто не могло удивить!
Другой сценарий
— Вы ведь профессионально занимались спортом, играли в баскетбольной команде мастеров… С какого момента ваша жизнь пошла “по другому сценарию”?
— Мои родители очень хотели, чтобы я стал юристом. И я уже учился на втором курсе Ереванского университета, когда случайно попал в кино. Я на лавочке сидел — готовился к экзамену, а ко мне вдруг подошли и пригласили на кинопробы. Я согласился, думая тогда не о славе, а о возможности перенести свою встречу с экзаменатором, так как из-за сборов (я тогда активно занимался баскетболом) толком не подготовился…
И меня утвердили на главную роль в “Ахтамаре”! А это же был фильм-событие для республики — экранизация произведений нашего великого поэта Ованеса Туманяна, специально снимали к его 100-летию. Какой экзамен, слушай?! И это мне так понравилось: съемки проходили на озере Севан, я в центре внимания, вокруг отдыхающие, все женщины смотрят, а я получаю не только удовольствие, но еще и деньги! Мне тогда платили по 17,50 рублей за съемочный день, а их у меня было около 15. Кстати, уже в первом своем фильме я погибаю на экране, и потом мне еще полсотни раз пришлось умирать в других картинах.
— Многие артисты категорически отказываются от таких ролей. А вы не суеверный?
— Никаких суеверий, что вы! В первый раз я не успел об этом задуматься, а потом это случалось так часто и так по-разному, что если мой герой доживал до финала, наоборот, уже казалось — происходит что-то странное.
Не случайно же, когда министр культуры Михаил Швыдкой вручал мне удостоверение заслуженного артиста, пошутил: “Вам стоило бы присвоить звание заслуженного трупа России”. Это не выдумка, а статистика Госфильмофонда — я умирал на экране 51 раз. Кстати, за кадром это всегда сопровождается курьезными ситуациями. Вот сцену моего драматического утопления в “Ахтамаре” — я играл того отчаянно смелого юношу, который переплывал по ночам высокогорное озеро, чтобы увидеться с красавицей Тамар, — пришлось из-за брака пленки переснимать на водохранилище, недалеко от Еревана, там, где по выходным армяне жарят шашлыки. Камера стояла на бетонной стене, окаймляющей водоем, а я в воде по пояс имитировал свой последний заплыв. Режиссеру нужен был крупный план. По сценарию, слуги царя Арташеса узнают о тайных встречах его дочери и тушат костер, который служил пловцу ориентиром. И прежде чем меня накроет волна, я кричу: “Ах, Тамар!” — отсюда и название легенды, и острова, и коньяка. Все — Ахтамар. А эту волну должны были поднять два глиссера, которые, не доезжая до меня метров 10, резко разворачивались в стороны. Но никто и предположить не мог, что этим маневром со дна будут подняты все многолетние залежи мусора: какие-то этикетки от шампанского, трусы, презервативы… И в этих помоях я кричу: “Ах, Тамар!” — и еще хлебнул этой страшной мути, у меня потом аллергия была от отвращения. О втором дубле даже никто не заикнулся. Но на экране — вот она, магия кино! — это были почти океанские волны и полная драматизма сцена.
— Как в семье восприняли ваш кинодебют?
— Сначала это мое увлечение не приветствовалось — у нас же все технократы: папа — математик, кандидат технических наук, и брат мой Роман — тоже кандидат технических наук. И я поэтому сначала серьезную профессию получил — доучился в университете и даже какое-то время поработал юрисконсультом в профсоюзах: разъяснял людям трудовое законодательство. Так вот, на премьеру пришла только моя мама — гордая, молодая, красивая. Она была младше отца на 18 лет, и все, кто не знал, думали, что это моя сестра или любовница. Я говорил: “Идиоты вы, это моя мама!”. После просмотра она сказала мне: “Ну, ты, Вова, сам решай, если у тебя это получается, дай Бог, чтобы пошло в этом направлении”. И когда ее не стало — она очень рано умерла, в 44 года, — я уехал из Еревана в основном по этой причине — что уже не было главного человека, который переживал бы за меня — как я и что со мной в Москве. У любого мама больше всех беспокоится. Ну а папа есть папа — как все математики, он молчаливый и замкнутый. Иногда так, в день раз что-то скажет, но каждую минуту я знал, о чем он думает, и он знал, о чем я думаю, — у нас словесного потока не было. Так же и с братом Ромкой: мы можем полдня молчать, но когда он начинает фразу, я уже продолжаю ее, потому что в это время думали об одном и том же. Это и есть семья.
— И как Москва вас встретила?
— Еще в первый приезд, когда я просто зашел на “Мосфильм” — отнести свои работы в картотеку, меня буквально в коридоре в оборот взяли: “О, нам как раз такой громила нужен! Вы, случайно, не актер?”. И так я, лохматый-бородатый, с автоматом наперевес, попал в первый советский боевик “Пираты XX века” — меня потом в любом городе страны все хулиганы сразу узнавали. А я для себя отметил: если в Армении ты герой-любовник, то за ее пределами — уже бандит!
В обойме злодеев
— После этого фильма вы сразу попали в обойму кинозлодеев?
— Нет, у меня все могло сложиться по-другому — сейчас из зрителей мало кто помнит, наверное, что я сыграл главную роль — Дон Жуана, в фильме Йонаса Вайткуса по мотивам оперы Моцарта. Правда, там не я пою (смеется). Но в конце 80-х, и особенно в 90-х, появился заказ на такого бандита-головореза, и меня завалили предложениями сниматься в боевиках — я играл афганских полевых командиров, душманов, чеченских боевиков, арабских террористов. А когда по Москве шел, от меня люди шарахались в стороны! Я даже не везде успевал, поэтому и выбирал — не там, где больше денег платят, а где интереснее, чтобы не повторяться. Мне так надоело бегать с “калашниковым” по горам: бах-бах — убиваю, головы отрезаю… Сейчас, слава Богу, уже другие времена — эти бандиты ельциномырдинской эпохи, как я ее называю, уже, надеюсь, ушли, лишь иногда там-сям на экране проявится какой-нибудь террорист, похожий на меня, или я на него: лысоголовый, чернобородый. Сейчас бандиты больше на банкиров похожи — элегантные, с белыми воротничками, как в “Бригаде”. А на моих ролях можно проследить, как до этого периода менялся главный бандит России.
— Переломить ситуацию с бандитским амплуа пытались?
— Самое смешное, что меня всю жизнь тянет на комедии. Но если меня и звали, то всегда на маленькие роли, и опять же каких-то вооруженных отморозков. И вот я думаю: елки-палки, время-то мое уходит! Взял и сам написал сценарий комичной истории “Семь раз отмерь”, где снялся в главной роли с моим другом Кареном Аванесяном — этого артиста все знают по выступлениям в “Кривом зеркале” и талантливой актрисой Оксаной Сташенко. Но опять не повезло — картина так и не вышла в прокат! Продюсеры деньги-то дали: “На, снимай, а как ее выгодно продать — сами потом решим”, — и пропали. Хорошо, что у меня представился случай и я привез эту киноленту в Ялту — показал на телекинофоруме “Вместе”, хоть кто-то увидел, а мы получили призы…
Приведу еще пример борьбы со стереотипами. Как-то пригласил меня на беседу Андрон Кончаловский — он собирался снимать фильм “Ближний круг” (1991 год). Ему ассистентки принесли мою картотеку — он смотрел, перебирал: бородач, насильник, киллер, — и говорит: “Они что, слепые — все эти режиссеры? Я вот, общаясь с вами, вижу ваши глаза и понимаю, какой вы интеллигентный, с юмором человек. Что же у вас за такая бандитская палитра?” И я ему отвечаю: “Андрей Сергеевич, ну раз вы меня разглядели — может, и возьмете на нормальную роль?” И он взял… На роль порученца Берии, полковника НКВД Саркисова — тот еще живодер! Кстати, это был период, когда я сразу в трех фильмах параллельно снимался без бороды — чего не бывало ни до, не после. Я сыграл тогда еще вождя индейцев у моего друга, Царство ему Небесное, Андрея Ростоцкого в “Зверобое” и негроидного араба Мгангу в комедии Жорика Делиева “Семь раз с русской красавицей”.
— В материальном плане, судя по вашей востребованности, все у вас было благополучно?
— Да у меня никогда особых запросов и не было. Я придерживаюсь мнения одного из восточных мудрецов, который сказал, что человеку ничего больше не надо, кроме крыши над головой, добротной пищи и теплой обуви. У меня даже машины нет — была, я ее сыну отдал, мне легче везде на метро успевать. В Москве же не все у меня гладко было — я трижды из-за безденежья на шабашки выезжал, уже после того как в “Пиратах” снялся. Под Плесецком Архангельской области — вот этими руками, на пару с другом, — мы построили два арболитовых дома для местного автотранспортного предприятия. Там же белые ночи, и мы по 18 часов пахали — от носилок и мастерка руки с мозолями потом не разгибались. Зато заработали по 6 тысяч рублей — это по тем временам, в начале 80-х, цена “Жигулей”. И что мне было обидно — я заработал кучу денег, приехал — раздал долги, а денег-то намного больше! Ну, еще брату дал, папе дал, а денег все равно больше, и думаю: вот мамы нету, а так бы ей сказал: “На, мама, деньги, купи все, что хочешь”. Я же помнил, как она с папиной зарплаты по 20 рублей откладывала мне с братом какую-то обновку купить… А потом еще был такой курьезный случай в моей жизни, когда перед развалом Союза мне по тарификации дали самую высокую ставку Госкино — 71 рубль за съемочный день плюс две репетиции, выходило 140 — больше, чем месячная зарплата инженера! Думаю, вот теперь я заживу — и все это через несколько месяцев рухнуло…
Смерть по расписанию
— Юбилейную смерть в кино отмечали на съемочной площадке?
— Моя 50-я смерть в кино пришлась на фильм Артура Дубокса “Там, где кончается море” (2007), который снимали в Латвии. И латыши обставили все с такой помпой, потому что были рады, что хоть в этом обошли россиян (смеется). Но на экране я, как криминальный авторитет Джамал, погиб банально — в перестрелке с местной мафией. А вот Саша Абдулов ждал меня с этим “юбилеем” у себя на съемочной площадке фильма “Гиперболоид Гарина”. Мы с ним еще по сериалу “Next” сдружились, и мне было приятно, что он ко мне всегда трогательно относился как к актеру.
— Что-то мы о грустном все…
— Самые смешные сцены у меня — эротические, когда я играл насильников. Как-то довелось мне “овладеть” Евгенией Крюковой. Казахи снимали боевик “Каждый взойдет на Голгофу” (2003) по сценарию местного авторитета. И я должен был наказать любимую девушку главаря банды. Эту сцену снимали в роскошном особняке на окраине Алма-Аты — пока на третьем этаже свет выставляли, я на втором арбуз кушал, и вдруг кричат: “Володя, в кадр!” Ну, и там процесс весь происходит — я перекинул московскую звезду Женю Крюкову через спинку кровати и — ох, ах! Тут продюсер кричит: “Стоп, мне надо, чтобы Володя потный был!” Я коркой арбузной сам себе по лицу провел — и гример не понадобился. Снова снимаем — и тут на этот арбузный сок, который у меня по лицу стекает, стали мухи слетаться! Ну, думаю, они там в мониторе все видят, но не останавливаюсь — не было команды, дальше наказываю эту красавицу. Но понимаю: уже брак идет, — и стал глазами вращать за особенно назойливой мухой. А режиссер все равно молчит! И тут мне муха на лоб села — я от злости дунул, плюнул и как заору! И только после этого команда — стоп, снято! Аплодисменты, и на полном серьезе мне говорят: “Володя, как вы, армяне, здорово оргазм показываете!” А в картине Арунаса Жебрюнаса “Час полнолуния” (1988) у меня пикантная сцена с Барбарой Брыльской — режиссер попросил меня, чтобы я, разрывая на ней одежды, бормотал что-нибудь по-арабски. Сделал все, как просили, и он потом удивлялся, как это я ни в одном дубле не запнулся даже — ну, я и открыл тайну, что все время читал стих по-азербайджански про Ленина, который еще в детстве зазубрил, когда у бабушки в Карабахе жил и учился там в школе. Жебрюнас, идейный антисоветчик, от смеха возле камеры упал.
— На что у вас еще, кроме кино, остается время?
— У меня сейчас не так много работы, как раньше было. Но время от времени снимаюсь в сериалах. Еще у меня пара антреприз, с которыми гастролирую. И, конечно же, семья: красавица жена Светлана, дочь, взрослый сын — работает программистом, ростом в меня — 1,96 м, и два внука — 9 и 13 лет. Мне сейчас очень хочется то, чего я не получил как актер в кино, воплотить в своих сценариях. Очень хочу снять картину “Христофор-подводник” — это интернациональная авантюрная комедия с лирическим финалом — здесь и благодарный жест ветеранам, участникам Великой Отечественной войны, и попытка, вопреки наследию некоторых политиков, снова развернуть лицом друг к другу народы России, Грузии и Украины, не сомневаясь, что смех и самоирония — кратчайшее расстояние не только между людьми, но и между народами.