Иван Сурвилло – журналист, берёт интервью о личном у интересных людей, пишет статьи для The Village, учится в МГУ. Недавно он поговорил с Олесей Герасименко – журналистом, тренером Школы журналистики, которая прошла в Даугавпилсе в этом году, учителем и хорошим другом «Чайки». Иван разрешил нам опубликовать это интервью, потому что мы хотим, чтобы про Олесю прочитали наши читатели.
У нас видео теперь? А, это такой диктофон хитрый.
Расскажи про последнюю книгу, которая на тебя повлияла.
Я её сейчас читаю. Сборник рассказов Джеффри Евгенидеса «Найти виноватого». Не люблю англоязычную литературу, но Евгенидеса очень люблю. Он автор «Среднего пола». Это семейная сага про появление на свет человека-гермафродита с повествованием от его лица.
У Евгенидеса всего три или четыре книжки, «Девственницы-самоубийцы», «Средний пол», ещё что-то и сборник рассказов, переведённый недавно. Я его ещё не дочитала, но там всё хорошо, всё как надо.
А чем он тебя привлекает?
Сама не понимаю.
Вообще я люблю Лимонова, Достоевского и Толстого, но хорошо написанных историй про развод, депрессии и поиски себя в западном мире мне тоже не хватает. У Евгенидеса это очень хорошо получается.
Он ведёт Creative Writing в Принстоне, по-моему. Когда училась в Штатах, несколько студентов звали меня погулять по Принстону. Я сказала, что поеду, только если мне дадут возможность ниточку из свитера Евгенидеса забрать. Один из студентов старался что-то такое организовать, но не вышло. Поэтому в Принстоне я не побывала.
Евгенидес хорош в деталях. Я люблю людей, которые замечают детали.
Жалеешь, что не побывала?
Нет, на самом деле. (заказывает какао — И. S.)
Я не очень хочу знакомиться с кумирами. Это неправильно. Людей, работой которых восхищаюсь, предпочитаю не знать лично.
Почему?
Мне совершенно нечего у них спросить. Друзья и коллеги постоянно говорят: «Почему ты не возьмёшь интервью у Лимонова?» Я большая его поклонница и мне совершенно нечего у него спрашивать. На все вопросы, которые у меня к нему были, нахожу ответы в его книгах.
Разочароваться тоже не хочется: работа — работой, а человек — человеком. Хотя, я не то чтобы боюсь разочарований в людях. Я просто не очень понимаю, зачем я этим людям.
А зачем ты вообще людям?
Понятия не имею. По работе у меня есть какой-то набор аргументов, как уговорить героя или спикера на появление в СМИ. Каждому человеку нужно появиться в СМИ, даже если он пока этого не понимает.
Даже если это билетёрша на станции Псковской области Дно, то у неё есть свои резоны. От честолюбия и интереса до каких-то более сложных конструкций, если мы о политиках говорим.Нет, журналисты людям нужны. Я, лично, зачем? Не знаю.
Кем ты хотела стать в детстве?
Модельером, когда совсем маленькая была. Кажется, это было влияние сериалов.
Была мечта о медицине и биофаке, но она была очень условной, потому что алгебра — это совсем не моё. Когда узнала, что на биофак нужно сдавать алгебру, то очень быстро, без сожалений особых, рассталась с иллюзиями.
Хотела быть следователем, но не всерьёз, конечно. Просто у меня школа МВД была рядом с домом на Юго-Западе. До сих пор романтизирую эту профессию. Есть классические «плохие» следователи из новостей, а есть следователи, у которых перед рабочим столом натянута доска с фотографиями жертв и подозреваемых. Таким следователем я хотела быть. Пару таких следователей встречала — очень увлечённые люди. Мне нравится распутывать запутанное.
Моя подруга Света Рейтер тоже бывает обуреваема такими иллюзиями или мечтами. Ей в последний раз на семинаре сказали: «Ваш семинар похож на мастер-класс в следственном комитете, а не по журналистике». Для меня это высший комплимент журналисту. Мои семинары не похожи, к сожалению, на такое, но Света умеет. Мне кажется, у нас с ней похожая мотивация.
Хотела стать журналистом — была в гуманитарном классе и хорошо писала сочинения. Мечтала работать спецкором «Коммерсанта», разумеется. У меня не было репетиторов, я из довольно простой и бедной семьи. Один раз задумалась — журфак или филфак.
Хотела учиться, поэтому выбрала филфак. На журфаке хорошо приходить и сразу работать. У многих коллег сразу плюс пять к опыту, потому что они шли работать, а я не могла — пять лет пыталась учиться. Не то чтобы с успехом большим, но…
На филфаке зарабатывала тем, что писала в глянцевые журналы статьи в духе «Пять привычек для здорового образа жизни». Писала их ночью, куря в окно, с кока-колой и хлебом. Один раз зашла мама в комнату, посмотрела, сказала: «Никогда больше не куплю глянцевый журнал». А писала я там, что нужно обязательно высыпаться и пить больше воды.
Это было полезно: я поняла, что не хочу работать в глянце. Плюс это были первые опубликованные тексты. Мне, в принципе, было всё равно, о чём они. У меня не было никаких знакомых, я не знала, куда пойти, где какой редактор, как написать куда-то, куда ты хочешь.
Ещё зарабатывала репетиторством. Моя первая профессия в дипломе — преподаватель русского языка и литературы. Я готовила абитуриентов к сочинениям на негуманитарные факультеты. На гуманитарные не бралась. Нормально все поступали.
В какой-то момент начала долбиться в «Газету.ру». Решила, что в «Коммерсант» никогда не возьмут с улицы, а «Газету.ру» я читала. Она была тогда блестящим интернет-СМИ, лучшим из. Подумала, там интернет поближе, значит, должно быть попроще. Год посылала резюме, резюме было пустое, потому что была только после диплома.
Этот год была редактором сайта по бизнес-образованию, потому что надо было что-то делать. Довольно приятная компания, но это был HR, коучинг и девелопмент, не СМИ.
У нас была в конце года большая выставка по бизнес-образованию, к которой я всё готовила и очень устала — надоело. Помню, выпила на той выставке, пришла домой и написала письмо в «Газету.ру». Уже не на общий адрес, а просто в «обратную связь». Письмо с матом, что-то типа «смотрите, у вас на главной странице две опечатки, одна ошибка и вот этот заголовок плохой, если б я была, этого бы ничего не было». Отправила.
На следующий день хмурая иду на работу. Днём у меня звонит телефон: «Здравствуйте, Олеся. Меня зовут Виктория, я работаю в „Газете.ру“». Мне сразу ужасно стыдно — я вспомнила про это, Господи, какой кошмар, что же я наделала! Но они позвали меня на собеседование.
Оказывается, видели весь год моё резюме, но понимали, что я вообще ноль, а тут сжалились. Буквально одна из сотрудниц сказала: «Хватит, жалко девочку, возьмите». Меня взяли, я писала прогноз погоды. Очень была горда.
Чего тебе не хватает?
Времени.
Как справляешься?
Х…о.
Стоп. Нельзя. Мне нельзя материться по контракту. Плохо справляюсь.
Напоминалки, депривация сна, депривация социальных связей. Все мои друзья знают, что я не отвечаю на звонки и уже даже обижаться перестали.
Ещё срыв дедлайнов. Так себе справляюсь. Грустно. Но я пытаюсь.
Я не могу отказаться от каких-то предложений по работе, от которых надо бы, очевидно, отказаться. Соглашаюсь на лекции, семинары, выступления, поговорить, посмотреть концепцию, побыть в жюри… Всё из-за моего дикого интереса к журналистике и в очень редких случаях из-за финансовой составляющей. Я вроде подписываюсь, а потом понимаю, что невозможно.
В последний раз согласилась быть в жюри премии научной журналистики. В итоге не прочитала ни одной работы и прям сорвала всё. Обычно всё-таки довожу это до последнего и делаю, но тут просто не смогла открыть, не успела. Очень извинялась, вроде меня простили. У меня очень много дел, вместо которых я должна сидеть и писать текст.
Какие у тебя зашквары?
Топила телефон с интервью, из-за которого был иск в суд. Хорошо, об этом так и не узнала та сторона и до суда они не дошли. Короче, куча была ошибок.
Последний раз на интервью не сказала фразу «включён диктофон». Собеседник знал, что он работает, но потом сказал, что диктофона не было. Моя ошибка — не предупредила. Просто забыла тупо, это не был умысел. В итоге есть только моё слово против его. На этом основании он пытается очень сильно изменить текст. Дурацкая и неприятная ситуация. Я ещё пока из неё не вышла и не понимаю, как это сделать.
Замечу, что у нас сейчас включён диктофон.
Да, я поняла.
Я пишу на телефон всегда. Это психологическая штука, ты говоришь: «Здрасьте, у меня включён диктофон, вы не против?» Тебе в ответ: «Не против». А потом кладёшь телефон экраном вниз. Когда на столе лежат два телефона, это гораздо более спокойная обстановка для собеседника, чем твоя штука. Я очень часто работаю с людьми, которые вообще в первый раз видят журналиста, и мне важно, чтобы они не дёргались.
На тебя вообще сильно влияет чужое мнение?
Нет. На меня влияет мнение ограниченного количества людей. Это четыре-пять человек. Мама не читает мои заметки уже несколько лет.
Почему?
Нервничает очень. Она всё всегда читала, начиная с сочинений в школе, и говорила что-то, а потом перестала.
Мама думала, что профессия «журналист» — это когда ты дома у открытого окна с запахом сирени пишешь колонку. Когда я уезжала в первые командировки, врала, что просто на выходные с друзьями, а сама оказывалась в Чечне. Она до сих пор, по-моему, об этом не знает.
Потом я перестала врать про командировки, а мама перестала вздыхать «Ну куда ж ты опять…»
У нас молчаливый паритет. Думаю, что она просто не хочет волноваться. Не то чтобы я в горячие точки езжу, я никогда не ездила в горячие точки, но маме достаточно нашей глубинки. Она считает, что это тоже неспокойно.
Короче, есть человека четыре, мнением которых я дорожу. Максимум, что они могут сказать — «ок» или «не ок». Если я лажаю — скажут тоже, а остальное — нет.
Как говорит прекрасная Светлана Рейтер, публика — дура. Это правда. Те мои тексты, которые многие читают и хвалят — самые слабые. Это обидно, но это нормально. Вообще, ориентироваться на мнение публики — глупо. Иначе закончишь в «Комсомольской Правде».
Я люблю в сети попикироваться, люблю, когда мне приходит ругательное… Даже агрессию нормально воспринимаю: мне интересно переписываться с людьми. Не в смысле, переубедить их, а просто прикольно. Я не чувствую груза негативных эмоций. Мне нормально. Люди ко мне приходят и пишут дерьмо – так должно быть, и было, и будет.
Какие сны тебе снятся?
Мне с детства снятся приключенческие триллеры. У меня огромная вселенная приключенческих фильмов. Надо что-то спасать, и всё время мировые армагеддоны.Когда совсем вымотанная — ничего не снится. Вещих снов тоже нет.
Что ты делала в первый раз в жизни за последний год?
Ой. Личное, личное, личное… Я просто даже с близкими друзьями не сильно обсуждаю личную жизнь.
Откуда это?
Не знаю. Возможно, я слишком эмоциональный человек, и у меня всё так насыщенно, что не успеваю это отрефлексировать и обсудить. Я всегда сама разбираюсь и с плохим, и с хорошим.
К психотерапевту не ходила?
Ни разу.
Возможно, пойду. Возможно, мне стоит. Меня практическая вещь останавливает — надо будет описывать всё с начала. Это же надо каждый день встречаться… Я не могу прийти, сказать: «У меня с ребёнком не складывается, давайте про это поговорим». У меня огромное количество событий на единицу времени.
Если не рассказать последние лет 5 психотерапевту, то он не сможет со мной работать. Мне просто лень пересказывать всю херню, которая со мной произошла.
Вообще, половину вихрей в этом потоке я сама создаю себе, чтобы не замедляться. Бывает некомфортно: блин, я себя загнала, что вообще со мной будет, не справляюсь. Но обычно, когда человек не справляется, значит, ещё есть силы на осознание того, что он не справляется. Значит, ещё запал есть. Когда ты на самом деле не справляешься — ты даже этого не понимаешь.
Сейчас мне комфортно, я выспалась, кажется, что всё нормально. Завтра не высплюсь, у меня опять будет 70 встреч на дню, и я подумаю: Господи! Н…я? Но это очень настроенческое такое.
Я, вообще, человек момента. Могу быть очень-очень несчастна, когда всё хорошо. Не знаю, возможно, мне нужны таблетки.
Журналистика – как наркомания. Я не стремлюсь к славе, к деньгам, но подсажена на это короткое ощущение, насколько всё восхитительно, когда ты сделал что-то. Это абсолютный психологический оргазм. Он может длиться час, может, день, но не больше. Это и в личной жизни работает, когда что-то классное получилось.
Быть мной — тяжело. Я не высыпаюсь, нервничаю и боюсь, что с дочкой что-нибудь случится. Это ужасно.
Какие у тебя принципы воспитания Аглаи?
Никаких, мы просто живём. Не запрещаю ничего, кроме того, что опасно физически. Остальное у нас можно: стены разрисовывать, ходить голой, когда мне кажется, что ей холодно…
Я просто сойду с ума, если ещё это буду регулировать. Дочка очень упрямая, с цельным характером, и с ней поспорить — это надо выложиться. Поэтому я спорю с ней только в моменты, когда действительно надо, а всё остальное — «как хочешь».
Утром был спор: она хотела, чтобы оладьи готовила я, а не няня. Но я уходила на встречу, поэтому дочка расплакалась. Она знает, что я страдаю, когда она плачет. Но не было никаких вариантов, опаздывала уже на встречу, поэтому вышла, закрыла дверь и тут же услышала: «Ну, что мы включим „Машу“?» До этого ревела, а тут сразу же — голос абсолютно жизнерадостной секретарши.
Ещё мы торгуемся. Ей нельзя сахар, но она любит глазированные сырки. Дочка хочет два, я говорю: «Ни одного», она говорит: «Один», я: «Половина»… Друзья, которые это видят, заливаются смехом, потому что «вы так серьёзно это обсуждаете». Я в ответ: «Ну, серьёзный вопрос», понимая, что со стороны это немножко странный диалог с трёхлеткой. Но я с ней вообще серьёзно разговариваю.
Из-за этого, если честно, больше проблем. Например, она у меня спрашивает: «В книжке нарисованы монашки. Кто это?» Я два месяца искала у друзей, у всех умных людей ответ на вопрос «кто такие монахини?», подходящий для ребёнка. В итоге вылезло определение: это такие же женщины, как все остальные, только они вот так одеваются, у них нет семьи и они очень добрые.
Без религии?
Без. Не готова ей сказать, что есть Бог. Я сама агностик, и у меня нет такой силы, уверенности и ответственности. Не могу такие вещи рассказывать ни маленьким людям, ни большим. Вырастет — сама решит.
В общем, я рассказала, она покивала, дальше мы идём в кафе. Там за соседним столиком сидят несколько очень красивых мусульманок с детьми и в парандже. Дочь на все кафе орёт: «Мама, смотри, монашки!» Хорошо, девушки приятные оказались, посмеялись, и не было никаких конфликтов. Я говорю: «Нет, это не монашки, это мусульманки», дальше вопрос: «А это кто?» Господи! Я полтора месяца искала ответ, кто такие монашки!
Я не вру Аглае про Деда Мороза — говорю, что Деда Мороза нет. Меня даже ближайшие подруги гнобят: «Это же детская сказка», а я не понимаю её смысла. Мне сложно выдавливать из себя эту сказку.
Няня после новогодних каникул спросила: «Ну что, Дед Мороз приносил подарки?» Дочка говорит:
— Нет.
— Ну как же не было подарков?
— Были.
— А кто же тебе подарил?
— Люди.
Люди подарили. Меня это устраивает. У нас с ней один язык пока. Потом всё изменится, Аглая станет полной противоположностью, и будет тяжело. Но сейчас мы можем договариваться, и это приятно.
Ты хорошая мать?
Нет. Я не знаю, какая мать скажет про себя, что она хорошая мать. Когда родила, поняла, что в роддоме выдаётся это чувство вины и того, что я плохая мать.
Я точно не идеальная мать — работаю и не откажусь от работы ради ребёнка, хотя всё к этому подталкивает. У меня не стояла дилемма, выходить ли мне на работу — знала, что пойду. Не умею по-другому.
Я часто уезжаю в командировки. Потом пересчитываю, сколько дней была в командировке, сколько не провела с дочкой и как их нагнать. Это ужасно, но в каком-то смысле — вопрос времени. Я не хорошая мать, но я нормальная мать. И этот уровень держу.
Часто ли ты ошибаешься в своих выводах, мыслях, поступках?
В оценке людей — редко. Я люблю понимать характеры и разбираться в чужой мотивации. Сильно натренировала эту штуку из-за работы. В своих решениях — ошибаюсь. В мелких особенно.
Например?
Иногда действую по принципу «хочу и буду!» Это неправильно, и я даже поняла, что это неправильно, но всё ещё не могу отказаться.
В чём для тебя смысл жизни?
Устроить жизнь так, чтобы не приходилось думать о смысле.
Ещё важно любимое дело. Но тогда у меня дети в стороне остаются и личная жизнь, а это не так. Я дико хотела ребёнка. Но сказать, что только в детях смысл жизни, тоже не могу.
Короче, смысл в том, чтобы заниматься любимым делом и рожать детей по любви. Это даже не смысл, это цель. Смысла, на самом деле, нет никакого.
О чем ты мечтаешь?
Мне некогда мечтать. Хочу, чтобы удача, которая у меня есть, оставалась. Она — очень-очень большой фактор в нашей работе.
Я — удачливая. Очень суеверная и удачливая. Иногда страшно становится — как я без удачи буду? 70% мое жизни – удача в чистом виде, а не кровью и потом заработанные регалии.
Ещё про отпуск мечтаю, про Португалию. Зелёное вино и океан. Аглае хочу показать океан, ей понравится.
Какая у тебя в последний раз была крупная удача?
Когда Екатерина Андреева предложила сама перезаписать интервью.
Мы записывали первое, у меня был список из 50 вопросов. Я успела задать буквально первые пять, и час кончился, ей надо было ехать на другую встречу. Я ничего не могла поделать и понимала, что интервью у нас нет. Оператор тоже начал говорить: «Жалко, плохой свет, не очень будет картинка». Екатерина Андреева: «Хотите, переснимем?» Я не поверила ушам. Это была удача.
Когда тебе было по-настоящему страшно?
Ехала по МКАДу, везла Аглаю на дачу, была очень уставшая и закрыла глаза секунд на десять. Очень испугалась, прям истерика случилась.
Когда ты в последний раз плакала?
Это у меня как «когда ты зубы последний раз чистила». Я могу на супер-веселой вечеринке и в хорошем настроении начать рыдать, если на улице подойдут бродяги милостыню просить. Обострённое эмоциональное состояние вечно. От усталости могу поплакать. Как часто смеюсь, так и плачу часто.
Друзья говорят: «Никогда не поймёшь, хорошая шутка или нет, — ты все равно будешь смеяться».
Можешь припомнить момент из своего детства, когда ты плакала?
Я после детства начала плакать. Помню, как боялась.
У меня мама — медсестра, а папа — водитель троллейбуса. Из-за их графика пару часов перед рассветом я была одна в квартире. Родители думали, что я спала, а я просыпалась, и мне почему-то казалось, что все, кто заходит в подъезд, будут взламывать дверь. Был дикий страх. Не понимаю, почему. У меня было довольно безоблачное детство, простая советская семья, и мне было очень хорошо. До подросткового периода, когда у меня характер нарисовался.
Какие черты в себе ты больше всего не любишь?
Не люблю тот факт, что люблю собой упиваться.
Великая Герасименко?
Нет, «великая» не про меня, я говорю другое и матом: о..ительная Герасименко.
Я нетерпеливая, вспыльчивая. Могу давить на людей. Мне надо что-то, а человек пять минут не отвечает на сообщение — могу написать: «Как это — пять минут нет ответа?».
Я – ленивая. Иногда пытаюсь себя убедить в том, что не ленивая, и друзья помогают. Я им говорю: «Мне надо писать план текста, а я как выжатый лимон. Я ленивая, я не хочу план начинать». Друзья начинают перечислять, что у меня было днём и говорят: «Ты не ленивая, у тебя просто нет сил». Это очень приятно, но на самом деле — я ленивая. Я, конечно, ленивая. Могу просто забить на всё.
Ещё выбираю самые лакомые куски: если будут лежать три темы и одна из них будет горящая — я займусь той, которая мне будет интересна. Нерациональное поведение.
Убираться терпеть не могу. Не особо люблю играть с Аглаей, зато люблю с ней читать и рисовать. Читать — больше всего. Интересно, что это и не обсуждалось особо, она сразу поняла. У нас нет из-за этого скандалов, что приятно. У дочки много нянек, бабушек и людей, которым она очень нравится, которые с ней хотят проводить время, поэтому нет недостатка, с кем поиграть — это меня спасает. Я лишена возможности крокодильчиком разговаривать три часа — лучше три часа почитаю.
Кажется, дочке передался интерес к книжкам, чем я довольна. Она сама их тащит, сама пересказывает истории. Она не вундеркинд, обычный нормальный ребёнок, если что.
За что тебе больше всего стыдно в жизни?
Очень за многое.
Устроилась на первую работу, пройдя супер-стрессовое интервью, после которого разрыдалась на улице. Работа была в пиар-агентстве, уже не помню названия, но какое-то крупное московское пиар-агентство.
У меня тогда была паника после диплома: отказалась от аспирантуры, поняла, что в «Газете.ру» мне не отвечают уже полгода, а работать где-то надо — жила отдельно от родителей. Два месяца, погуляла, припёрло, и начала устраиваться во все странные места.
Меня взяли в пиар-агентство. В первый день надо было обзвонить редакции с предложением пресс-тура на производство «Икеа». Они пиарили «Икеа» и какой-то новый вид крышки от зубной пасты. Я до обеда звонила-звонила, потом думаю: «Какого чёрта я здесь делаю? Хочу по ту сторону». Ушла в обеденный перерыв и не пришла. Оставила трудовую книжку, не подходила к телефону — отвратительно себя повела. Сейчас за такое убью сама.
Трудовую книжку мне просто заново сделали. Надеюсь, никогда не столкнусь с теми пиарщиками, хотя наверняка — мир тесен. Они все были очень милые люди, но мне было плохо. Стыдно за это до сих пор. Нельзя так делать. Нельзя подводить людей.
За плохую работу часто стыдно. За шутки резкие. Зато шутки — хорошая лакмусовая бумажка, я так нахожу новых друзей.
У меня появился новый друг, Милана. Кто-то говорит, что после тридцати друзья не появляются, а мне уже почти тридцать шесть. Милана совершенно прекрасная, я от неё без ума. Она из Чечни. Мы, когда первое время пересекались, я шутила про войну, про смерть. Вокруг все говорили: «Что ты делаешь? Она же из Грозного».
В какой-то момент написала ей смс, «Слушай, ты меня извини, если была груба, и скажи, что не надо так говорить». Она мне в ответ: «Да что ты, мы с друзьями только так и шутим». Я поняла, что это мой человек. Надеюсь, она ко мне так же относится.
Какой главный кайф в том, чтобы быть Герасименко?
Это весело. Я, когда не могу плакать, хохочу.
Самый сложный этический вопрос, которые тебе приходилось решать.
Насколько ты можешь подставить героя. У меня есть чёткое убеждение, что ни одному нормальному человеку профайл о нём не может понравиться. Если он понравился, значит это плохо написанный профайл. Из-за моих текстов увольняли, семьи распадались и просто было плохо людям.
Сейчас стоит дико сложный вопрос. Для одного из текстов я пообщалась с преступником, который не пойман. Правда, в нашем случае, речь не о терроризме. Он совершает уголовные преступления, причём не мошенничество, а довольно серьёзные, и с ним ничего не происходит — он пока удачно скрывается. Мы теперь о нём знаем, и с этим надо что-то делать или не делать.
С одной стороны, есть уголовная статья за недоносительство — по закону мы должны что-то сделать. С другой — ты должен защищать источник в любом случае. Я до сих пор не решила эту ситуацию.
Иногда возникает ощущение, что ты очарована героем.
Не. У меня всегда есть вторая сторона.
Мне за «Войну» в основном предъявляли, но там абсолютно сбалансированный текст. Понимаешь, каждый читатель, который открывал текст, уже любил или ненавидел «Войну». Если он их ненавидел и в тексте нет слов «тупые ублюдки», то, разумеется, автор ими очарован? Это не так. Я не очарована арт-группой «Война».
Я просто люблю характеры и не люблю размазню. Екатерина Андреева, которой я тоже якобы очаровалась… У меня каждые пять-десять минут было стойкое ощущение, что она уйдёт. А она выдержала все часы. Может быть, не блестяще отвечала, как могла, но то, как она себя держала и до конца не ушла — вызывает безграничное уважение к ней. Но это не очарованность. Просто отдаю должное.
Я принимаю обвинение в недоработке — в том плане, что иногда хочу сделать гораздо лучше, а не получается. Сама про это всё знаю.
Если бы ты могла прямо сейчас получить карт-бланш на то, чтобы мгновенно освоить любую новую область — что бы это было и почему?
Нейрохирургия. Я очень люблю биологию и медицину, хотя ничего в этом не понимаю. То, что делают нейрохирурги, — волшебство, которое мне недоступно. Я прочитала все их мемуары.
Думаю, была бы примерно таким нейрохирургом.
Что для тебя любовь к родине?
Я известный ура-патриот. Очень люблю Россию и Москву, могу таскать по ней бесконечно гостей, если есть время, и не хочу никуда уезжать. Было много возможностей и ситуаций, но не хочу про это даже думать. Чётко решила – уеду, если заведут уголовное дело или будет физическая угроза.
Какой был вопрос? Что такое патриотизм?
Что для тебя любовь к родине?
Слово патриотизм такое затасканное. Я обожаю Карелию. Очень люблю людей в регионах. Главный комплимент, который слышала в своей жизни: «Вы правда из Москвы? Такая нормальная». Просто — бальзам на душу.
Когда присоединяли Крым, я была в отпуске где-то в южной Флориде. Мы поехали в один парк нырять с ламантинами, и всё было очень круто. Были мы и ещё одна семья американская. Они мило с нами чирикали, а потом говорят: «Вы откуда?» Мы: «Из Москвы». У них просто меняется лицо: «А мы из Техаса».
Нет, я всё прекрасно понимаю. Я тогда смотрела их телевидение и видела, что там говорится. Меня не то что это коробит, но…
Вообще я люблю русскую речь и считаю, что у нас красивейший язык и литература. Не думаю, что Достоевский в Японии воспринимается так же, как Достоевский в Петербурге. Наверное, это патриотизм.
Больше многих понимаю про всё плохое, что у нас происходит, но это никак чувства не приглушает. Мне больно, но всё равно — люблю Россию. Непопулярная точка зрения.
В каких случаях цензура полезна?
Понимаешь, призывы могут привести к действию. Я в своё время много занималась нео-нацистами, и мне тяжело даётся точка зрения, что за слова нельзя наказывать. Я видела разных людей, и я бы хотела, чтобы их наказали. Цензура не может быть оправданной, но в некоторых вещах мне сложно смириться с тем, что любой может говорить любое.
Я отношусь к словам, как будто они и есть действие. У меня слова — действия. Иногда лучше подраться, чем услышать какие-то вещи. В общем, это очень сложный для меня вопрос. Я не знаю, как на него ответить.
Какие у тебя требования к самой себе?
Не тупить, не буксовать, херачить, соблюдать все то, о чём я говорю на своих тренингах и семинарах. Особенно по этическим вопросам.
Соблазны велики. Недавно читала, что в «Шпигеле» один журналист пять лет придумывал статьи. Прокололся на том, что описал лес перед городком в пустыне. Просто жительница этого городка написала письмо: «Леса нет. Мы в степи».
Вот лес ему нахера? Ладно, хочется славы и денег, но лес никак ему ни в чём не помог. Человек перепутал своё призвание — он должен был быть писателем.
Студенты часто спрашивают: «А если мы не будем соблюдать этический кодекс, то что?» Я говорю: «Ничего. Вас никто там не расстреляет. В паре случаев попадёте на иск о клевете, но это максимум, что может с вами случиться». Нет никаких юридических и финансовых механизмов наказания, поэтому ты стоишь один на один со своим соблазном. Приписать пару реплик герою, написать «плакал мальчик», если он молчал… Ты просто один на один с собой.
Я держусь, потому что единственное, что у меня есть — моя фамилия. Автор же всегда наедине со своими героями и миром. Всё, что он может предложить — свою репутацию. Ни один риск не стоит репутации. Её надо как орхидею растить.
Я никогда в жизни не зафигачу в Facebook: «Ой, мне тут оф зе рекорд сказали то-то. В заметку не может войти, но я здесь расскажу». Это просто роспись в непрофессионализме.
Не уговариваю личным примером на интервью. Например, когда уговаривала героев по кредитам, легко же сказать: «Ой, я сама сидела на кредитах. Еле вылезла. Я вас понимаю, давайте поговорим», но я так не говорю. Мне кажется важным, чтобы собеседник сам захотел со мной поговорить, без уловок.
Я уговариваю рациональными штуками, пытаюсь найти выгоды для каждого человека, торгуюсь на анонимность или неанонимность и в последнюю очередь включаю личную силу убеждения.
К счастью, до этого редко доходит — все честолюбивые. Правда, один герой у меня так напоролся: он был настолько честолюбив, что его в итоге уволили. Это в «Коммерсанте» ещё было. Решили для одной статьи портреты героев сделать. Я понимала, что он мне рассказал и трижды его спросила: «Вы точно хотите фотографироваться?» Нарушила все свои правила потому, что он точно рассказал на увольнение, если не на уголовку. Он: «Да, хочу, присылайте фотографа». Мы его сфотографировали, и его уволили в смске через минуту после того, как вышел текст.
Люди должны нести за себя ответственность. Герой потом звонил мне пьяный, грозил меня убить, винился, бухал, снова грозил убить. В итоге устроился на работу с зарплатой выше в два раза и при иностранном посольстве.
Есть люди, которые сейчас на грани, и вы можете им помочь. Это одна из немногих очевидных польз материалов. Я не хочу менять никакой мир, но хочу рассказывать о том, что знает ограниченный круг людей, большему количеству людей. Я хочу рассказать истории, которые могут повлиять на решения других людей: кто-то не возьмёт кредит, кто-то не сядет на иглу. Это не может быть нашей целью, ни в коем случае, но может быть целью героя, который об этом рассказывает.
Если вы совершили самую страшную гнусность на земле, избили своего ребёнка кочергой, изменили мужу с тремя чернокожими лесбиянками и понимаете, что сейчас умрёте, то обязательно погуглите про это. В «Ответах Mail. Ru» точно будет вопрос «Господи, я избила своего ребенка кочергой и изменила мужу с тремя чернокожими лесбиянками. Что делать?!!». Всё уже когда-то с кем-то было.
Этот аргумент я тоже часто использую для героев: «Наверняка найдутся люди, которые попадали в вашу ситуацию и могут захотеть с вами связаться. Давайте попробуем». В итоге человек соглашается, как правило.
Как бы ты хотела умереть?
Я знаю, что хочу вечеринку на поминках. У меня и у многих друзей есть завещание. Мы договорились, что их напишем, чтобы потом не сталкиваться со всякими сложными вопросами. Я в своём прописала, чтобы все бухали и веселились в меру и силу. Иногда друг друга шантажируем: «Ах так, значит! Перепишу завещание, чтобы мой прах развеяли над Луной, и делай, что хочешь».
У меня нет страха смерти. Как именно я умру, мне, если честно, всё равно.
Опиши себя одним стикером.
Очень интересно было почитать! Многое отозвалось.